Следующие две недели проходили тяжело. Здоровье падало, оставляя на теле своеобразные отметины. Бледность и синеву кожи, потерю веса, постоянную усталость и апатию. Врачи разводили руками, а я лишь отворачивалась, не собираясь ничего пояснять. Пусть думают, что это последствия суицида и пошатнувшейся психики.
Мне не рассказать никому в этом мире, что за душой. Я всегда делилась проблемами с мамой или сестрой, если что-то было связано с угрозами — с братом. Было незыблемо понимание, что за твоей спиной — твоя семья. Всегда рядом, всегда поддержит. Но что делать, если в один момент лишаешься всего? Будто погибла не ты, а они: мама, папа, сестра и брат. Те, кого ты любила больше, чем собственную жизнь?

Только через восемь дней я смогла отринуть опасные воспоминания, приказав себе идти вперёд. Чувство потери и одиночество, поселившиеся в душе, не ушли, конечно, но я смогла спокойно взглянуть на свою новую жизнь. Она намного лучше, чем посмертие, так что грех жаловаться на судьбу. Попала не в тело того же раба, а в тело герцогини. Вполне себе привлекательной девушки, здоровой и сильной. Знания и память Мэгги, что хранились в полушариях мозга, перешли по наследству. Мне не надо искать объяснения незнания языка и устраивать сознательную амнезию. Тем более, синдром вполне отличим от обычного актёрского ремесла.
Поэтому в начале следующей недели я приказала принести мне учебники. Что было незамедлительно исполнено. Как я взяла в руки первую книгу — отдельная история. Желание, наверное, каждого любителя фэнтези — научиться магии. И в руках у меня был настоящий способ ей овладеть. Небольшая книжка в неприметной синей обложке с названием дисциплины, авторов и годом выпуска. С нетерпением я открыла первую страницу и начала читать абзац за абзацем.
Текст был знаком, Мэгги, действительно, училась хорошо. Я не затрудняла себя постоянным поиском терминов или фамилий, юная герцогиня знала их великолепно. Только иногда забегала мысль о том, что есть парочка подпунктов сложных ритуалов, утерянных памятью за давностью лет. Но в сравнении со всем объёмом информации... Это было очень незначительно.
В своём мире я тоже ежедневно уделяла учёбе несколько часов, что было достаточно для хороших отметок и хорошего впечатления на преподавателей. Но, например, то, что изучалось на первом курсе, я уже забывала на третьем и четвёртом, если знания востребованы не оказались. Мэгги не забывала ничего, повторяя на каникулах программы младших курсов и изучая некоторые дисциплины старших. Невольно, я чувствовала уважение к этой девушке и ненависть к тем, кто довёл её до самоубийства. Чужое тело и чужая жизнь становились родными. А внутри появилось желание отомстить.
Через две недели я окончательно пришла в норму. Улыбнулась яркому солнцу и прохладному деревянному полу под ногами. С удовольствием пробовала здешнюю еду, сравнивая с привычной по дому. Особенно досталось фруктам, отличавшимся по цветам, формам и даже шипам. Моим любимым стал троз — его вкус сравним с дыней и переспелым яблоком. Он был приятен и на запах, поэтому в моей комнате в вазе с фруктами, поставленной во время болезни, он не раз оказывался доминирующим. Мэгги его тоже любила, так что никаких подозрений это не вызывало. Хотя я часто стала думать, что наши вкусы стали сливаться воедино, так как особой любви ко многой еде, что предпочитала сейчас, раньше не испытывала. Например, Мэгги не ела раньше никогда столько мяса, сколько потребляла привыкшая к нему я.

В тот же день, как я, сняв длинную ночную рубашку, больше напоминавшую одежду средневековья, только из более тонкой ткани, надела тёмно-коричневое платье, я сразу решила сходить в магазин или ателье. Не могла смотреть, как ткань окутывает тело, придавая ему болезный вид жертвы. Скрыться, спрятаться, слиться со стеной, на которую опираешься — вот для чего служит этот наряд.
Мне он совершенно не подходил. Меня не ломали колкими словами и не заставляли прятаться. Даже в этих шмотках мне не скрыть изменений, не смогу я изображать закомплексованную девушку. Не хватит опыта. Надеюсь, что те, кто хорошо меня знают, воспримут мои изменения адекватно.
Иногда близость смерти полностью меняет мировоззрение. Именно в тот момент, когда ты понимаешь, что уже ничего не можешь исправить в этой жизни, всё услышанное, увиденное, испытанное на собственной шкуре вплетается в одну цепочку. Это и есть - «вся жизнь перед глазами». Падают в пропасть старые ценности, появляются новые желания и новый смысл жить. Так почему бы юной герцогине не набраться смелости и не выйти из тени? По крайней мере, только это оправдание мне и остаётся для отступлений от привычного хода жизни Мэгги.

Из дома за покупками я вышла в сопровождении Лекса. Он шёл чуть правее и на шаг позади меня. Было очень неуютно, хотелось помедлить и идти с ним вровень, только что-то подсказывало — не получится. Замедлю шаг я — замедлит и он.
За то время, что я лежала в кровати пластом, к этому мужчине у меня сложилось довольно странное отношение. Хотя, скорее, Лекс сам в этом виноват. Не было и минуты, когда бы я засомневалась в своей власти над ним. Полная абсолютная покорность. Столкнувшись с ней, я не поверила вначале. Возникло необъяснимое желание довести, сломать, чтобы он сорвался, отказался, воспринял приказ как нечто отвратительное его достоинству. Я превратилась в школьника, что проверяет нового учителя на прочность.
Лекс приносил мне завтраки, обеды и ужины. Ухаживал, забирал обратно книги и находил новые, убирался в моих покоях — тоже он. Я приказывала делать мне массаж, он покорно выполнял требование. Заставляла по несколько часов стоять около моего кресла на коленях. Лекс не бросил и взгляда недовольства. Он был полностью послушной игрушкой, безэмоциональной и моей. Приказать что-то большее, более унижающее и отвратительное, не могла. Я не из того века и не из той жизни. И ещё не прогнулась под новый мир.
Но я всё же ошибалась в Лексе, и поняла это буквально за несколько минут до выхода.
Стоя перед зеркалом во весь рост, я рассматривала себя, пытаясь доказать разуму, что теперь именно это моё тело. Я влюблялась в саму себя. То, что ненавидела в себе Мэгги, привлекало и заставляло любоваться. Стальные глаза, абсолютно серые, без лишних примесей других цветов. Они напоминали ножи, что собирал папа и вывешивал на даче. Бёдра, действительно, были широкими, не здешний канон, только вот я многих знала в том мире, кто отдал бы за такую форму полжизни. А в комплекте с тонкой талией — ещё больше.
Только две вещи заставили меня скривиться. Уши и волосы. Первые были абсолютно нормальными и ни в коем разе не превышали обычные размеры. Мэгги просто приучали ненавидеть себя и делали это с успехом. Заставили верить в своё уродство, а она поверила. Трудно сомневаться, когда десятки людей указывают на это ежедневно. И второе — волосы. Итог той ненависти. Я дотрагивалась до кончиков неровно обстриженных локонов. Они уже подросли до лопаток с той вспышки гнева. И всматриваясь в своё отражение, я случайно заметила в зеркале Лекса. Он стоял у двери, слегка оперевшись о косяк, и тоже смотрел в серебряную поверхность. Наблюдал, как я кривлюсь, проводя по неровным прядям. И сочувствовал.
Раб, которому не раз попадало при вспышках гнева, сочувствовал мне. Я не могла в это поверить, для моего сознания это было нечто невозможное, неправильное. Но мужчина смотрел, будто переживая, что не уберёг. Как будто мои волосы — огнестрельное ранение, которое он не смог предотвратить. «Защитник».
Есть такой тип людей, кто просто не может пройти мимо несправедливости, жестокости, зла. Лекс всегда стоял рядом. Вместе со своей хозяйкой слушал те разговоры, что заполняли коридоры учебного заведения. Не мог не слышать те показательно громкие слова в сторону Мэгги. И ничем не мог помочь загнанной в угол девчонке без прямого приказа. Так и стоял, со злостью глядя на расфуфыренных аристократов. Понимал, что и его хозяйка не лучше. Вернётся домой — отыграется на рабах. Но ему было тяжело видеть, как её ломали и доводили.
Вот после этого понимания однозначно относиться к рабу не получалось. Стоило посмотреть в его лицо — безэмоциональная маска. И ни одного непозволительного чувства. Будто и создан только выполнять приказы, биологический робот. А ведь мне не показалось в зеркале, поклясться могу.

В торговом центре было достаточно шумно и живо, хотя именно этот ряд считался непозволительно дорогим для граждан. Но молодые девушки выныривали и вновь ныряли в богатые бутики. Наводили свои тонкие пальчики на витрины и бурно обсуждали только что поступившие наряды. Мужчин почти не было. Одиноких, не сопровождающих прекрасный пол — единицы.
Я вошла в первый попавшийся магазин, над которым висела красивая иллюзия лилии. Девушка-консультант ласково улыбнулась, хотя я видела, какой вывод о себе вызываю. Но ткань на мне всё же дорогая, значит, надо брать в оборот.
- Госпожа, у нас имеются вещи под ваш вкус, - и повела меня куда-то вглубь магазина. Я решила, что такая помощь мне не нужна. И отказалась от услуг консультанта. Нечего ещё эти балахоны плодить.
Мне всегда нравились яркие цвета. Любила рыжий, жёлтый, они будто наполняли жизнь яркой нотой. Но отлично понимала, что сейчас такого позволить не могу. Здесь я герцогиня, которая только делает первые шаги в свой новый образ. И я остановилась на классике. Превращалась из забитой девушки в домашнюю интеллигентку. Лёгкие свитера с большим вырезом, приоткрывавшим плечи; платья, чуть не доходившие до колен; бриджи; кофты с орнаментами цветов. И несколько деловых костюмов, к которым придраться невозможно в принципе.
Когда я вышла из примерочной в одном из новых нарядов, Лекс даже растерялся, потеряв привычную концентрацию. Не ждал, что хозяйка так сильно изменит своим предпочтениям. Но ему, кажется, пришлись по вкусу эти изменения.

В новой одежде я выходила и из магазина, не узнанная подошедшей вначале девушкой-консультантом. Дышать стало свободней. Будто вместе с выкинутым платьем выкинула половину всего груза, что свалился на мои плечи. После одежды мы приобрели обувь, сумки, зонты, украшения, нижнее бельё. Лекс всегда послушно стоял рядом с кабинкой, всегда отвечая на вопрос:
- Как это выглядит на мне?
- Госпожа, вы во всём выглядите прекрасно.
Только раз его ответ сбился, видимо, забыл, в какой мы зашли магазин. А я лишь этого и добивалась, собираясь вновь вывести его из эмоционального барьера. А показать нижнее бельё? Раб же не человек, не мужчина, даже здешнее общество не придерётся к моей выходке. Но Лекс, надо отдать ему должное, быстро взял себя в руки. И вновь на бис повторил заученную фразу.
Большинство покупок мы приобретали с доставкой, так как рук их нести не наблюдалось. Часть покупок, конечно, мог нести Лекс. Но я отлично знала ещё с опыта прошлой жизни, что такое телохранитель. И не собиралась хоть как-то мешать его движениям.

Домой мы вернулись только к вечеру. Лично я была вымотана до предела. А Лекс шёл спокойно, ничем не выдавая усталости. И вызывал чёрную зависть. Только дома неожиданно всё очарование дня закончилось. Когда я с тяжёлым, но довольным вздохом упала в кресло, передо мной на колени встал Лекс.
- Госпожа, простите меня за мою дерзость, позвольте только узнать, когда вы накажете меня?
Его голос был спокойным. Таким же, каким он отвечал мне в магазинах. Неужели наказание для него такая же обычная часть жизни, как поход за покупками? Я хотела посмотреть в глаза, но голова была опущена к груди. Надо вспомнить, что обычно говорила Мэгги.
- В чём была твоя вина?
- Я не справился со своими обязанностями, госпожа.
- Какое наказание подразумевает твоя провинность?
- Тридцать ударов кнутом или минута острой боли через контролёр, - отчитался Лекс.
Я закусила губу, всё равно никто же не видит. Не хотелось мне его наказывать, и рабом я хотела видеть совершенно другого человека. Причинять боль тем, кто тебя защищает по мере своих сил... Самому тяжело. Но лучше с этим разобраться как можно скорее.
- Значит, сейчас.

Я бы не смогла орудовать кнутом и смотреть, как спина раба превращается в кусок мяса, — тоже. Я не жила в мире насилия, чтобы спокойно воспринимать эту картину. Пусть лучше контролёр. Вздохнув и задержав дыхание, нажала на кнопку. Тело Лекса выгнулось дугой так, что я испугалась. Из его носа потекла кровь, но ещё ужасней, когда на сороковой секунде он закричал. Невыносимый животный вой боли напугал меня, и я одёрнула руку от браслета. На глаза навернулись слёзы. Я не садист, я не умею причинять боль!
Лекс с трудом вновь сел на колени. На его лице опять была безэмоциональная маска, но он не отпускал сейчас голову, и я видела в глубине зрачков страх и ожидание.
- Госпожа прервала наказание за мой крик? Простите, госпожа. Я готов отчитаться и за свой проступок, и за свой крик в полной мере.
Он считал секунды в таком состоянии? А теперь ожидает повтора экзекуции с самого начала и с бонусами? Не сегодня. У меня ещё нет тех сил, чтобы спокойно убивать людей. Хотя, кажется, убивать милосердней.
- Нет, твоё наказание завершено. Я не запрещала кричать.
Лекс склонился к полу, чуть не растянувшись на нём животом.
- Госпожа, благодарю вас за сохранённую жизнь и за милосердие, проявленное к своему рабу.
Противно. Он мне ничего не сделал. Платил сначала за жестокость других. А сейчас за самоубийство Мэгги. Ну как он мог её спасти? Он и рядом с комнатой её не стоял, хотя именно он услышал крик. Первый прибежал, смог вывести большую часть вещества, разбавить концентрацию в теле. Да если бы не Лекс, я бы здесь не сидела.
Я разрешаю встать, и он с трудом, опираясь о пол руками, поднимается. Его шатает, зрачки до сих пор расширены, тело дрожит мелкой дрожью, мышцы ещё не пришли в норму. Странно, что он вообще в состоянии подняться после такого удара по нервным узлам. Привычка?
- Можешь идти к себе. Но передай Тамазу и Яну, что завтра я их навещу.
Лекс вздрагивает, видимо, вспоминает, как обычно я веду себя с рабами и к чему надо готовиться. Это он телохранитель, у него и воли больше, чем у остальных. Не всем так везёт. Или наоборот?
Телохранителей растят с детства в закрытых школах, прививая знания вместе с покорностью и преданностью хозяину. Ежедневная нескончаемая боль на тренировках, наказания и жёсткая дисциплина. У Тамаза и Яна хотя бы было детство.

Опубликовано: 11.04.2015 / просмотров: 2400